Олег Мухин - Человек: 1. Теория большого надувательства

Боже всемогущий! Ответь, есть ли справедливость на свете? Неужели эти кошмары были необходимы ради того, чтобы кучка переживших их поняла, наконец, элементарные вещи? Либо я всего лишь до сих пор нахожусь в наркотическом состоянии после операции, а на самом деле всё совершенно иначе? И мои ужасные подозрения относительно Майкла только подозрения, не более? А, может быть, высший разум использует мои глаза, моё сознание затем, чтобы разобраться с новым существом, ни с того, ни с сего появившимся в его владениях и претендующим на его место, со странным существом по имени ЧЕЛОВЕК? Мы ничего не знаем, только строим предположения, но мы узнаем истину в конце концов.

Я раздвинул высокие стебли травы и наткнулся на муравейник. Он жил своей независимой жизнью. Чёрные проворные муравьи бегали, суетились, тащили в жилище строительный материал, пищу – то, что им было нужно. Всё у них было правильно, всё продумано, упорядоченно. Они были, казалось, гораздо разумнее людей!

Я вдохнул аромат леса. Мы сделаем не хуже, мы сделаем лучше. Мы создадим общество, за которое не будет стыдно потомкам. Я уверен. Мы учтём ошибки прошлых поколений и построим цивилизацию разума. Я дойду до Конуса, докажу, что с этим телом и с этой головой можно добиться справедливости на земле. Сердце ровно стучало, кровь пульсировала, кислород вливался в лёгкие. Да, тело они мне дали превосходное, но не учли одну маленькую деталь. Забыли выполнить мою просьбу, убрать лишнее. На запястье, как и прежде, синела колючая четырёхрукая свастика – татуировка.

Часть третья

Жизнь

Бесконечны только две вещи: вселенная и человеческая глупость. Правда, насчёт вселенной я не вполне уверен!

1

Дурь у Оззика была первоклассная. Как и девочки. Но сегодня Гаутама девочку не заказывал. Сегодня он ограничился лишь дурью. Оззик скрутил ему косяк, по внешнему виду очень напоминающий большую дорогую сигару, и Гаутама, удобно устроившись на кушетке, окунулся во власть грёз. Он вставил в уши маленькие динамики, включил плэйер, хитро спрятанный в ножнах кинжала, выбрал любимый альбом любимой группы и начал вдыхать дурманящий аромат сигары.

Музыка «Финк Плой» и наркотик сочетались удивительно гармонично. Однажды отведав это блюдо, Гаутама не прекращал его вкушать снова и снова. Всё чаще и чаще его тянуло в мир возвышенный и прекрасный, поскольку суровая реальность разочаровывала достопочтенного синьора всё больше и больше. С первой затяжки и с первой ноты Гаутама уносился в сказочную страну, где не было ни насилия, ни нищеты, ни вопиющей

жестокости. Из первого крика ребёнка, из шума ласкового прибоя, из щебетания птиц возникала величественная вселенная, которая заполняла каждую клеточку сознания своим мощным торжественным движением, и не было никакого сомнения, что эта сила непобедима, и уходили прочь разочарования, и душа наполнялась теплом.

Под действием дури разум как бы каменел, напрочь забывалось прошлое и настоящее, и существовала только вечная музыка и ничего кроме музыки, поскольку глаза Гаутамы были закрыты и затуманены, и единственным источником информации, питающим в данную конкретную минуту его мозг, была льющаяся из наушников мелодия. Мысли ворочались вяло, каждый вновь возникающий звук воспринимался как высшее

достижение музыкального творчества, как вершина наслаждения, и не было этому наслаждению ни конца, ни края. Сознание, разомлев от удовольствия, порождало чудесные образы, лучше которых не было ничего на свете.

Порой Гаутама оказывался в бескрайнем подводном мире, видел себя медленно плывущим среди коралловых рифов, среди зарослей колышимых течением водорослей, среди рыб самой разной расцветки и формы. Порой он парил высоко в облаках, то

приближаясь к земле, то снова возносясь к солнцу, и птицы были его товарищами по полёту. Эти захватывающие приключения всегда сопровождались ощущением такого восторга, который Гаутама испытывал только в детстве.

Сегодня же он очутился на огромном жёлтом поле, по грудь погрузившимся в колосья спелой пшеницы, идущим к манящей линии горизонта и радующимся жизни. Лёгкий тёплый ветерок приятно обдувал кожу, голубое небо было безоблачно, стрекотали

кузнечики, порхали пёстрые бабочки, где-то мычали коровы. Он шёл туда, где его ждала ОНА. Она стояла там, далеко, на краю поля, и махала ему рукой. Её изящный силуэт немного расплывался в туманной дымке марева, но Гаутама точно знал, что это именно она. Он подумал о том, что он ей скажет, когда они, наконец, встретятся. Какие слова он произнесёт, когда дотронется до неё. «Я ей скажу, здравствуй, любимая. Или нет. Лучше – здравствуй, солнышко. Нет. Лучше – здравствуй, радость моя.» Он шёл, раздвигая высокие хлебные стебли, и силуэт становился всё ближе и всё яснее. И вот уже можно было различить неброское её одеяние, её скромное платье. И вот уже можно было увидеть её лицо. Да, несомненно, это была она – Мона Лиза со своей загадочной улыбкой на устах. Она улыбалась ЕМУ. И этого было достаточно, чтобы стать счастливым. Потому что когда человек счастлив, он бессмертен. Она улыбалась ему, и у Гаутамы перехватило дыхание. Но он всё-таки нашёл в себе силы сказать: «Здравствуй, любимая, здравствуй, солнышко, здравствуй, радость моя» и протянул к ней руку.

Она улыбнулась ему во весь рот. И свет померк. Так как Гаутама с ужасом увидел, что половина зубов у неё отсутствует, а остальные – гнилые и чёрные. И изо рта на него повеяло жуткой смесью лука и перегара. А волосы у неё стали сальные и нечёсаные. Да и не Мона Лиза была это вовсе, а содержатель притона Оззик во всей своей красе, и что-то он ему кричал прямо в левое ухо.

«Господин! Господин!» – орал Оззик и тряс своими шершавыми кривыми пальцами Гаутаму за плечо. Гаутама поднял тяжёлые веки, увидел прыщавую морду Оззика, сказал ему со злостью: «Я же говорил тебе, каналья, чтобы ты не тревожил меня до рассвета». Оззик, весь съёжившись от вины и подобострастно сгорбившись, пытался оправдаться: «Да я бы ни за что, это всё они. Требуют вас, дерутся, чуть глаз мне не выбили. Я и так, и

эдак, а они – подай им вас живого или мёртвого, и всё тут». «Кто посмел?» – уже чисто машинально произнёс Гаутама, рывком поднялся с кушетки, стряхнул с камзола обслюнявленный окурок сигары и пепел, украдкой вынул динамики из ушей и ещё

мутными глазами уставился на Оззика. «Не назвались, какое-то срочное дело у них к вам. Сказали, если не разбужу вас, то разнесут моё заведение к чёртовой матери. Напористые такие. Всё норовили саблей меня проткнуть. А я что, я – законопослушный гражданин. Подати плачу исправно. Святую Церковь уважаю. От меня же вреда никакого», – ответствовал тот.

Собираясь с мыслями, Гаутама размял затёкшую правую руку, нахлобучил на голову шляпу с пером, сунул Оззику серебряную монету и спустился на первый этаж. «Кто это может быть?» – думал он, широко ступая по видавшей виды ковровой дорожке. Он подошёл к входной двери, отодвинул ржавый засов, в одну руку взял пошарпанный канделябр, освещающий прихожую, в другую – кинжал, ногой распахнул дверь и высунул голову наружу.

На улице было темно – хоть глаз выколи. Однако высокую фигуру в белом, стоящую у подножия крыльца, невозможно было не заметить. Гаутама спустился по ступенькам вниз и спросил:

– Чего надо?

– Убери нож, Алекс. Шварц в беде.

В высокой фигуре, освещённой колеблемым светом, Гаутама узнал Рокфильда. Лицо Изи было печально, он, не мигая, смотрел на Алекса, и было в его взгляде что-то погребальное, несмотря на пышный парик, массивные золотые украшения и сверкающую

камешками саблю.

– Как – в беде? – Гаутама усиленно соображал, где это они прокололись, одновременно

понимая, что дело совсем плохо, если Рокфильд, нарушая все правила конспирации, был вынужден сюда прийти.

– Он в Счастливой Башне. И через пару часов на Ратушной площади состоится казнь, – Изя говорил бесцветным голосом, словно про ерунду какую-то рассказывал, а не про

первостепенной важности событие. Однако такой уж он был по природе своей – Израэль Рокфильд, в прошлом один из самых богатых людей на земле, да и сейчас не бедствующий. – Его взяли утром. Я поздно узнал. Ничего не смог сделать. Я и денег давал, и подключил все свои связи. Но Его Преосвятейшество вцепился в Ролло мёртвой хваткой. Ты же в курсе, какая награда была обещана за голову Шварца. Теперь единственная возможность спасти его – это отбить его у них во время экзекуции. Придётся раскрыть карты, но другого выхода я просто не вижу. Нужно действовать быстро и решительно. У нас нет времени на тщательную подготовку. Поэтому с Центром связываться не будем, а будем импровизировать. Я всё беру на себя. А тебе придётся прикрыть меня, Алекс.

– Хорошо, – сухо сказал Гаутама и сразу же представил, как всё это будет выглядеть – двое против пятидесяти, а то и восьмидесяти человек. На первую прикидку затея была